Приведен в исполнение... [Повести] - Гелий Рябов

Что ты имеешь в виду? — вмешался начальник.

— То и имею, что Шавров понадобился им втемную, для разовой проверки ситуации в конторе…

— Вот видишь, для разовой!

— Кто знает, что им еще в голову взбредет?

— А не знаешь, так помолчи, — спокойно сказал начальник. — Мы должны знать, а уж потом слова произносить. Как-никак, мы — милиция. Иди за мной, Шавров.

Вышли на улицу. Она была совершенно пуста, только несколько дежурных извозчиков точили лясы у бокового входа. Заметив начальника, они примолкли и подтянулись.

— Тут рядом, — сказал начальник. — Пройдемся пешком.

— Куда? — Шавров уже понял, что этого человека не переспоришь, и внутренне примирился со своей новой ролью, — щепки, попавшей в круговорот событий.

— Я же сказал, — удивился начальник. — Поесть. Тут неподалеку отличная обжорка. Недорого и вкусно.

— У нэпмана? — не поверил Шавров.

— А ему выгодно наживаться не за счет цены, а за счет оборота, — объяснил экономическую сторону начальник. — Там сейчас тихо, мы поедим и спокойно поговорим, — он посмотрел на Шаврова, словно оценивая — стоит ли ему рассказывать. — Обратил внимание, как мало прохожих? То-то… Обходят наше учреждение за три версты. Тут еще и наследственность дурная. Мебель в моем кабинете помнишь? Вот… Охранное отделение в нашем здании помещалось. Если полностью, то так: «Московское отделение по охранению общественного порядка и безопасности», понял? А в чем смысл? — И, не дожидаясь вопроса, продолжал: — А в том, что они очень уж боялись так называемого «насильственного ниспровержения существующего общественного и государственного строя» и поэтому после революции пятого года ввели в добавление к приснопамятным ГЖУ[1] еще и охранку. Только помогла она им… — он улыбнулся. — А наша задача в чем? Формулируй.

— Да уж, наверное, в том, чтобы ваше учреждение перестали обходить за три версты, — не удержался Шавров.

— Верно, — кивнул начальник. — В точку. Только не «ваше», а «наше».

— Я у вас не служу, — хмуро заметил Шавров.

— Пока, — уточнил начальник. — А что будет через час — кто знает? Мы пришли, так что — милости просим.

У входа в трактир терзал трехрядку чубатый парень лет восемнадцати — пьяный и красномордый. Под переливы гармоники старались протоптать тротуар два лихача-извозчика. На них топорщились традиционные казакины, на макушках чудом удерживались шапки с бархатным верхом, высверкивали лаковые сапоги. Лихачи словно сошли с раскрашенной литографии прошлого века.

— Ай, ай, ай, ай… — вытанцовывал один.

— Что ты, что ты, что ты… — вторил ему другой.

Холеные лошади с расчесанными челками косили глазом на своих подвыпивших хозяев. Внезапно дверь с треском распахнулась, и на тротуар вылетел спиной вперед здоровенный детина. Следом выскочил хозяин — волосы на пробор, усики с картинки, в петлице клетчатой визитки — красный флажок.

— Прибью, падло… — хозяин ткнул детину носком тщательно начищенного сапога. — Чтоб я тебя здесь больше не видел! — Он заметил начальника и согнулся в поклоне: — Егор Елисеевич, наше вам! Пообедать?

— Если не убьешь.

— Егор Елисеевич… — хозяин постучал пальцем по флажку. — Мы за революцию, вы не подумайте. А с другой стороны? Ведь озверел народ! У всех даровые деньги, все воруют, все алчут богатства! А идеалы? Вот я и говорю: забыты! Все забыто, ради чего мы им тогда дали!

— Ну и ради чего же? — осведомился Шавров, входя следом за хозяином и начальником в зал.

— И-и-и… — тоненько пропищал хозяин и всплеснул руками. — Да ради того, чтобы трудовой человек своим горбом заработанное — получил сполна! — На ходу он включил музыкальную шкатулку, и та начала вызванивать «Маруся отравилась». — А что я этого… маненько приложил, так ведь, Егор Елисеевич, оборону мы сами держим, вас стараемся не затруднять.

— Ладно, трудовой человек… Давай обедать. — Начмил проводил хозяина хмурым взглядом и добавил: — Не соврал, подлец… Рабочий он, с завода Гужона. Так сказать, наглядная издержка нэпа. — Он посмотрел на Шаврова и усмехнулся: — Не все выдерживают соблазн…

В зале никого не было. За тюлевой занавеской мутно серела улица, бесплотными тенями проплывали редкие прохожие. Примчался хозяин с двумя половыми, быстро и бесшумно расставил тарелки с едой.

— Если что — кликните… — хозяин перебросил полотенце с руки на руку и ушел.

— Как будто всю жизнь был трактирщиком, — заметил Шавров.

— Нет, — покачал головой начальник. — Прирожденный трактирщик и полотенце по-другому складывает, и кланяется иначе: уважительно, но без подобострастия. А теперь слушай меня внимательно. И ешь, — начмил подал пример, сунув в рот кусок пирога с капустой. — Вкусно, никуда не денешься… Так вот, в Москве орудует глубоко законспирированная банда. Понимаешь значение этого слова?

— Подпольная? — неуверенно произнес Шавров.

Начальник поморщился:

— Преступники все подпольные… Нет. Законспирированная. Это значит, что они применяют специальные приемы и методы, чтобы, с одной стороны, совершать преступления, а с другой — оставаться вне поля нашего зрения, понял? Что они делают? Имеют фиктивные конторы и даже умудряются подчиняться фиктивным трестам. Пример: известный тебе «Анисимов». Конторы и тресты эти содержат целую армию профессионального ворья и жулья, которые грабят станции, пакгаузы, вагоны… Ничем не брезгуют. Ворованное складируется в неустановленных местах. Вывозится и сбывается по поддельным накладным. Понимаешь, что происходит? У государства крадут и государству же продают. Это миллионные убытки! Догадываешься, почему лично товарищ Ленин проявил интерес к этому делу? Далее… Бандиты прикрываются поддельными, но внешне абсолютно достоверными документами представителей государственной власти. У них бланки, печати. Они могут подделать любую подпись — практически любого работника. Вплоть до самого Ленина и Дзержинского — такие случаи зарегистрированы. А посему эти гады в полной безопасности производят обыски, осмотры и, что самое печальное, выемки ценностей. — Начмил замолчал и долго вглядывался в лицо Шаврова. — Понял мой к тебе интерес?

Словно из-под земли перед столиком появился хозяин:

— Может, водочки? Смирновская, довоенная, слеза-с!

— Морсу, — распорядился начмил. — Слушай, Жгутиков, не произноси ты этого «с» в конце каждого слова! Ты все же рабочий…

— Э-э, вспомнили… — махнул рукой хозяин. — Я теперь и напильника не удержу-с…

Половой водрузил посередине стола графин с морсом. Бока у графина запотели, красная жидкость колыхалась за стеклом, словно жидкий рубин.

— Красота! — начальник с удовольствием отхлебнул. — Так что?

— Не понял, — отрубил Шавров, болтая ложкой в остывающем хлебове. — Зачем я вам нужен?

— Не лукавишь? — Начальник наклонился к тарелке: — Похлебка-то из рыбных пустяков, а не хуже твоей осетрины. Объясняю: у банды к тебе проявился очевидный интерес. Допускаю, что они теперь не выпустят тебя из поля своего зрения. А если так — в определенный момент они могут к тебе обратиться. А ты сообщишь нам.

— Зачем? Ерунда все это…

— Жизнь покажет, и не спорь, я ведь не учу тебя эскадрон в атаку водить. У меня опыт, чутье, интуиция… Слыхал такое слово? Ну и вот… — он улыбнулся. — Как видишь, обременять мы тебя не собираемся и — тем более — на работу к себе не зовем. — Начальник прищурился: — На всякий случай задаю вопрос: пойдешь к нам на службу? Боевые краскомы нам позарез!

— Нет, — Шавров отодвинул пустую миску и запил морсом. — За угощение спасибо, сколько с меня?

— Благодаришь и спрашиваешь — сколько? — укоризненно заметил начмил. — Бесплатно. А почему ты не хочешь к нам?

— Другие планы.

— Невеста?

Шавров отодвинул стул и поднялся:

— Я три года на фронте… Имею я право пристань обрести?

— Имеешь… — начмил тоже встал. — Желаю счастья… — Он подождал, пока хлопнула входная дверь, и подозвал хозяина. — Жгутиков, человека, который меня интересует, зовут «Зиновий». Он шофер. Лет тридцати, голубоглазый, среднего роста, узколицый, губы пухлые. Авто может быть любое, но видели его на новом «форде»…

— Егор Елисеич, — Жгутиков поправил пробор, — не сомневайтесь. Мы этот флаг не зазря носим… — он тронул флажок в петлице. — Может, мы нынче и соблазнились, но косточка у нас пролетарская, так что не обессудьте…

— Ладно, — кивнул начмил. — Изобьют тебя когда-нибудь за эту штуку, — он посмотрел на флажок. — Ты его сними. Не к месту он здесь.

— Последнее, что связывает… — серьезно сказал хозяин. — Не могу снять, уж не взыщите-с…

К концу рабочего дня фельдъегерь привез пакет из Бутырки. Таня расписалась в получении и вскрыла. Это было очередное сообщение о приведении приговора в исполнение. Член трибунала Жуков и начальник команды Дорофеев, чья подпись как всегда была неразборчива, сообщали, что «…сего числа в три часа пополуночи трое вышеозначенных осужденных к высшей мере социальной защиты расстреляны и тела их переданы для секретного погребения согласно поступившим распоряжениям. Никаких заявлений перед исполнением приговора не последовало. Смерть удостоверена врачом…». Далее следовала фамилия этого врача, Таня видела его несколько раз в трибунале, он приходил за какими-то справками. Это был пухленький мужчина лет пятидесяти, типично земского обличья, эдакий чеховский доктор, и Таня каждый раз удивлялась — как такой человек, наверное, сентиментальный и обремененный многочисленным семейством с тетями и дядями, золотушными детьми, крикливо-скандальной женой и тайной любовницей, как же он может, позевывая, прикладывать стетоскоп к груди покойника, который только мгновение назад говорил, дышал. Однажды Таня спросила об этом председателя трибунала Климова, и тот, усмехнувшись, сказал: